Сергей Ульев

Глава 13

Брависсимо!

Когда поручик Ржевский, расставшись с Давыдовым, пошел искать черный ход за кулисы, он заплутал в коридорах и неожиданно оказался в служебном помещении театрального буфета. Там он выдул бутылку превосходного портвейна, на скорую руку овладел смазливенькой посудомойкой (причем не встретив в ее стороны ни малейшего сопротивления), закусил это дело бутербродом; потом подрался с поваром и, наконец, прихватив с собой бутылку хереса, отправился на дальнейшие поиски Луизы Жермон.

Хмель туманил поручику мозги и заплетал ноги. Но фортуна ему благоволила. И вскоре он уже стоял за картонным дубом в глубине сцены, попивая из горла херес и поглядывая украдкой на прелестную француженку, певшую что-то на итальянском языке.

Ржевский не понимал ни слова из того, о чем пел сейчас квартет артистов, но развязное поведение двух пижонов, крутившихся возле дам, не вызывало у него никаких сомнений относительно их намерений.

«Того гляди в кусты потащут», — думал поручик. Особенно его раздражал расфуфыренный франт, назойливо пристававший к Луизе Жермон.

Реальность и вымысел смешались в голове Ржевского в один непристойный сюжет. И когда франт взял Луизу за руку, терпение поручика лопнуло.

На свою беду ухажер Луизы оказался как раз неподалеку от дуба, за которым прятался Ржевский. Поручик толкнул в его сторону картонное дерево, после чего быстро перебежал за соседнее.

Плоская крона дуба с треском соприкоснулась с головою несчастного франта. Однако тот, благодаря своей шляпе с пышными перьями, умудрился устоять на ногах и, более того, помог Луизе установить дерево на место.

В зале раздались смешки. Но большинство зрителей по достоинству оценили находку постановщика.

«Дуб упал, но жизнь не кончена!» — подумал Андрей Болконский, сидевший в своих белых штанах в ложе для почетных гостей.

— Какая удивительная аллегория! — щебетала в бенуаре молодая княгиня Билянкина. — На влюбленного падает дерево, а он как ни в чем не бывало объясняется в любви.

— Я трактую это несколько иначе, — напыщенно отвечал ее муж, князь Билянкин. — Дерево изображает дуб, а дуб — символ мудрости. Стало быть, на Феррандо обрушилась сама мудрость, но он не внял голосу разума и не отступился от Фьордилиджи, несмотря на то, что она — невеста Гульемо, а он сам — жених Дорабеллы.

— От ваших заумных рассуждений, князь, у меня начинается мигрень!

— Старайтесь по-меньше думать, дорогая, и всё пройдет.

Оркестр не замолкал ни на секунду, и артисты продолжали вдохновенно исполнять свои заученные партии.

Ржевский стоял за развесистым кленом и, допивая херес, грозно сверлил глазами ухажера Луизы. Ведь этот наглый франт, с того момента, как на него свалился дуб, уже не то, чтобы брал Луизу за руку, а вообще норовил повиснуть на ней всем телом.

Дергая себя за ус, поручик вынашивал план мести. Хорошо было бы уронить на соперника клен. Но дерево могло заодно задеть и ни в чем не повинную примадонну.

В сердечных делах Ржевский долго рассуждать не любил. И потому, допив бутылку, он решительно рванулся вперед, чтобы заключить француженку в свои объятия. При этом он нечаянно зацепил дерево локтем.

Клен упал, и за ним, как костяшки домино, за одну минуту в саду попадали все деревья, а заодно рухнули и декорации, изображавшие беседку.

— Буря в сердцах, буря в природе! — восхищалась княгиня Билянкина, наблюдая за тем, как артисты в панике мечутся по сцене, уворачиваясь от падающих декораций. — Как интересно задумано, князь, и, главное, как свежо!

— Вам свежо только от того, дорогая, что вы обмахиваетесь веером, — сердито отвечал ее супруг. — Пусти вас сейчас на сцену — вас непременно придавило бы беседкой. Я удивляюсь безрассудству постановщика. Он покалечит всех своих артистов.

— Какой же вы зануда, князь! Вы пришли в оперу, чтобы наслаждаться, а все ворчите и ворчите.

— Наслаждаться я буду в другом месте, княгиня.

— Очень остроумно!

— Пусть и не слишком остроумно, зато какая приятная мысль...

Когда пыль на сцене развеялась, взору зрителей предстал поручик Ржевский, держащий в объятиях Луизу Жермон. Поручик страстно ее целовал. Луиза слабо сопротивлялась. Они стояли на самом краю сцены возле оркестровой ямы. Гульемо, Феррандо и Дорабелла медленно уползали со сцены.

— Занавес! — истошно крикнул директор театра.

— Браво! — воскликнул кто-то на галерке.

— Браво! Брависсимо! — понеслось по рядам. — Браво! Бис! Бис!!

Занавес быстро опустился. Но поручик и Луиза Жермон все равно остались стоять на виду у всей публики.

— Пустите, месье, — умоляла француженка, пытаясь освободиться из его объятий. — Перестаньте же, наконец, меня целовать...

— Но, мадемуазель, зрители бисируют. Им нравится, как я это делаю.

Публика и в самом деле неистовствовала. Кто-то бил в ладоши, кто-то смеялся, кто-то утирал слезы умиления. В оркестровой яме дирижер отчаянно молотил своей палочкой по пюпитру, скрипачи стучали смычками по струнам своих скрипок, — что на языке музыкантов означало наивысшую похвалу.

Под воздействием высокого искусства сентиментальные мужья принялись тискать в ложах своих жен, и Пьеру Безухову тоже вдруг захотелось помириться с Элен, чтобы на правах супруга вновь целовать ее мраморные плечи. Но заглянув через подзорную трубу в ее ложу, он увидел, что его жена уже вовсю целуется с каким-то стройным адъютантом. Сжав кулаки, Пьер стал выбираться из своего ряда.

Между тем многочисленные поклонники Луизы Жермон поспешили на сцену — выручать парижскую примадонну из объятий пьяного поручика.

Но Ржевский не собирался выпускать из рук свое сокровище, и завязалась драка.

— Гусагы, бгатцы! — вскричал Денис Давыдов, вскочив на кресло. — Не дадим в обиду нашего бгата!

И вскоре на краю огороженной занавесом сцены завертелась лихая карусель. Офицеры обнажили клинки. Кавалеристы рубились с пехотными командирами. Купцы бились на кулаках с чиновниками. Графья таскали за волосы князей и баронов.

О Луизе Жермон никто уже и не вспоминал, тем более, что ей, к счастью, вовремя удалось убежать.

Постепенно драка распространилась и на оркестровую яму за счет падавших туда драчунов. Отобранные у музыкантов флейты и скрипки тут же пускались в дело. Особым расположением у дерущихся пользовались ударные инструменты.

Занавес за пять минут был изрублен в клочья, и сражение заняло уже всю сцену. В ход пошли фрагменты и элементы декораций. Какой-то удалой купец долго кидался в своих противников картонными деревьями, а потом обрушил им на головы крышу от садовой беседки. По сцене из конца в конец летали флейты, трубы, скрипки.

— Всех покалечу! — орал какой-то подполковник, размахивая шашкой, которую в горячке забыл извлечь из ножен.

— Искусство требует жертв! — вторил ему юнкер с совершенно ненормальными глазами и пускал в воздух оркестровые тарелки.

Ржевский находился в самой гуще событий. На него наседали со всех сторон, но он яростно отбивался.

В зрительном зале тоже кипели страсти. Пьер Безухов на глазах у рыдающей Элен утюжил ее молоденького адъютанта мордой об бархатную перегородку бенуара. Остальная публика носилась по рядам, ломая кресла. Все что-то кричали, не слыша ни себя, ни других.

Вдруг отчетливо прогремело несколько выстрелов. Это палила в воздух ворвавшаяся в партер полиция.

— Ррразойдись!! — проревел на весь зал офицер жандармерии. — Концерт окончен!

Денис Давыдов пробился к Ржевскому, который в этот момент надевал на голову толстощекому прапорщику огромный барабан.

— Пошли отсюда, Гжевский, — сказал Давыдов. — Повеселились и хватит.

— Я только разошелся!

— Полиция, бгатец. Видишь, сколько понабежало. Ну их! К чегту связываться? Поехали-ка лучше ужинать.

И он потащил поручика за кулисы.

— А я и не знал, Денис, что в опере можно так славно покутить, — пьяно усмехался Ржевский, шевеля усами. — Теперь, пожалуй, я стану завзятым театралом, провалиться мне на этом самом месте!