Сергей Ульев

Глава 18

Тайна поэтессы Тамары

Исправник вытащил из кармана листок бумаги и, щуря глаза, прочел:

«Без Ржевского мне жизни нет.

Угасла я во цвете лет.

Прощайте все!

Меня найдете вы в пруде»

— Весьма хреновые стишки, — буркнул поручик.

— Я не разбираюсь в поэзии.

— А плавать вы умеете?

— Да, с детства за раками нырял. А почему вы спросили?

— Вы сегодня, часом, не ныряли?

— За раками-то? — растерялся исправник.

— За сраками! — не выдержал Ржевский. — Вы Тамару, эту рифмоплетку, черт бы ее побрал, выловили или нет?

— Нет.

— Кто же вам сказал, что она утопилась?

— А вот, — исправник потряс листком.

— Филькина грамота! А-а-пчхи! — Поручик зажал пальцами нос. — Держите эту бумажку от меня подальше. Я не переношу этих духов.

— Вы чего-то не договариваете, господин поручик...

Ржевский спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату.

— Не тяните кота за хвост! — Он поддал ногой табуретку, и она с грохотом пронеслась по комнате. — У меня терпение на исходе. Что вы желаете знать?

— Осмелюсь спросить, вы ее отымели-с?

— Ха! Если бы! Да я ее в глаза не видел. Она прислала мне через какого-то сопливого пацана записку. С дурацкими стихами и невозможным запахом. Обещала утопиться, если я не приду на рандеву. Но это же шантаж, Никанорыч. Вы представьте, насколько уменьшилось бы поголовье русских баб, если б каждая вздумала из-за меня топиться!

— Вот оно что, — проговорил исправник, подымаясь со стула. — Стало быть, шантаж.

Дверь отворилась. На пороге возникла Авдотья Ильинична. Она была по-прежнему голая и целомудренно прикрывалась подносом. На подносе дымилась чашка чая, стояло блюдо с пирожками и лежал большой огурец. Не обращая внимания на постороннего гостя, старушка глядела на Ржевского и улыбалась.

— Чаю, батюшка, вам принесла. Как просили, с соленым огурчиком.

— Мм... благодарю покорно, — ответил поручик, избегая на нее смотреть. — Поставьте на стол и ступайте.

— Если еще чего, вы, уж, скажите, не стесняйтесь, — суетливо забормотала она. — Все для вас сделаю. Всё!

Оставив поднос на столе, Авдотья Ильинична с заметной неохотою вышла из комнаты.

Подойдя к двери, Ржевский крепко закрыл ее и прислонился к ней спиной.

— Видали, Никанорыч?

Исправник развел руками:

— Ну и ну... Что ж она все голышом-то ходит?

— Спросите у нее, черт побери. Наверное, на печи лежала и перегрелась. Или угорела. А представьте, что она ко мне, как Тамара, привяжется с угрозой, чтоб я с ней переспал, а не то она живьем в печь залезет. Что прикажете делать?

— Мда-а... — протянул исправник. — От такой бабки и сам, пожалуй, в печь запрыгнешь.

— То-то и оно.

— А что бы вы ей ответили?

— Я бы ей сказал: «Я, Авдотья Ильинишна, печеную картошку очень уважаю, но вас, пардон, даже в жаренном виде к себе на пушечный выстрел не допущу!»

— Сгорит ведь старуха.