Сергей Ульев

Глава 14

Констипасьон

Ротмистр Лейкин привык держать свое слово. Тело свое он держал гораздо хуже. Особенно после пятой стопки. Зато поручик Ржевский знал: если Лейкин обещался ждать его в трактире под столом у окна, он там и будет. Поэтому, как только Ржевский оказался в трактире, он сразу же направился к окну. Заглянув под стол, он увидел там ротмистра. Тот крепко спал, положив себе под голову сапог.

Ржевский пересчитал сапоги на ногах Лейкина. Их было двое, по одному на каждую ногу. Оставалось загадкой, откуда взялся третий.

К поручику подскочил трактирщик, бородатый мужик с сизым носом, в косоворотке и с фуражкой на голове.

— Вот, полюбуйтесь, ваше благородие!

— А что такое, Лука Фомич?

— Ихнее благородие, — трактирщик кивнул под стол, — с меня сапог сняли и не отдают. Я уж подушку им предлагал, не хотят. Говорят, гусару нет милей подружки, тьфу, подушки, чем сапог. И саблей мне грозились. Голову, говорят, снесем — покудахчешь тогда у них. Как же я без головы-то покудахчу? Любой дурак знает, что без головы даже курица не кудахчет. А мне без головы никак нельзя, мне выручку считать надо. Сколько чего за день выпито, сколько сожрато. Мне голова нужна. И сапог нужен. А их благородие сняли и спят на нем. Я теперь только и слежу; вдруг отвернусь, а они с сапогом моим убегут? А может, они до утра спать будут? Мне ведь и до ветру надо отлучиться, и жене по пятое число всыпать. Она, сволочь, петуха моего любимого зарезала. — Трактирщик утер фартуком сопли. — Петька, он такой доверчивый был, ласковый. Я ж ей, падле, говорил, какой петух для супа, а какой для курей, ну, чтоб те беременели не яйцами, а цыплятами. А она, сволочь, жена то есть, башку моему любимцу взяла и оттяпала. Перепутала, говорит. Я говорю, лучше б ты, стерва, его петушиную голову со своей куриной башкой перепутала.

— Тебе бы тогда мяса на неделю хватило, — сказал Ржевский.

— Думаете, ваше благородие? — почесал в затылке трактирщик. — Да ведь жалко жену. Жена все-таки. Чай, не курица.

— Ну, полно, брат, трепаться, еще ротмистра разбудишь. А он, если проснется не в духе, буянить начнет. Побьет тебе тут все, будешь до скончания века убытки подсчитывать.

От испуга трактирщик сошел с лица. Дрожащей рукой перекрестился.

— Так ведь ихнее благородие не впервой у меня упились, — просипел он. — Раньше Бог миловал.

— Над ротмистром Лейкиным один Бог — майор Гусев.

Услышав сквозь сон знакомую фамилию, Лейкин положил ладонь с двумя оттопыренными пальцами на висок.

— Господин майор, позвольте доложить, я вас имел, — заплетающимся языком промямлил он, не открывая глаз. — Имел, имею и иметь б-буду... Честь имею! — И похлопал себя по ляжке.

На его красном от перепоя лице расплылась блаженная улыбка.

Трактирщик покачал головой:

— Тю-тю-тю...

— Не было такого, — сказал Ржевский. — Бредит он.

— Спьяну чего не брякнешь, — охотно согласился Лука Фомич.

Из-под стола внезапно послышались странные звуки. Как будто там лежал вовсе не ротмистр Лейкин, а ящик с патронами, которые вдруг один за другим стали подрываться.

Трактирщик в испуге перекрестился.

— Чего это он, ваше благородие?

— Пердит-с, — невозмутимо ответил Ржевский. — Ты бы лучше окно открыл, дубина. Ротмистру дышать нечем.

— Ох, и правда! Задохнется почем зря, — сокрушенно затряс бородой трактирщик. Он подбежал к окну и распахнул его настежь.

Лейкин все не унимался. Ему снилось, что скачет он верхом на лошади. Вокруг грохочут пушки, летают ядра, пальба, дым, гарь. И хорошо ему, Лейкину, и радостно от такой баталии. Но тут рядом взрывается бомба. Подпруга рвется, седло соскальзывает, он повисает вниз головой, и лошадь начанает бить его по заду своими копытами.

— Тпрфрю-у-у... тпрфрю-у-у... — отзывался организм Лейкина на каждый такой удар.

За соседними столами уже начали оглядываться и принюхиваться. И в каждой пьяной роже легко угадывался потомок Стеньки Разина. Ржевский понял, что драки не миновать. Но драться на трезвую голову было не в его правилах. Он сел за стол, под которым неожиданно прекратилась пальба, и сказал трактирщику:

— Ну-ка, любезный, обслужи гусара.

— Чего прикажете, ваше благородие?

— Стопку водки, стакан вина. И соленый огурец.

— Два огурца? — услужливо заметил Лука Фомич.

— Один.

— А чем же их благородие, которое под столом, закусывать будет?

— Болван! — сказал Ржевский. — Вино и водка — это все мне. Меня одна водка не берет, хоть ведро выпей.

— Сейчас все будет, ваше благородие.

Трактирщик побежал за спиртным. Поручик глянул под стол.

Лейкин перевернулся на живот, уткнувшись носом в отнятый у трактирщика сапог. Теперь ему снилась Клавдия Васильевна. Она сидела на подоконнике и заплетала себе косу. Она была совсем голая и бесстыдно ему подмигивала. Он подошел к ней, взял на руки и понес к дивану. Но Клавдия Васильевна оказалась почему-то такой увесистой, куда тяжелее, чем наяву.

«Клава, золотце, почему ты такая тяжелая?» — хотел было спросить Лейкин, но она как бы уже угадала его мысли и пробасила ему нежным голосом: «Какая я тебе Клава, золотце?! Я фельдмаршал Кутузов!»

— Тпрфрю-у-у... — вырвалось из-под Лейкина. — Тпрфрю-у-у-ить!

— Три тысячи чертей! — крякнул Ржевский. — Что это на него сегодня нашло?

Два мужика за соседним столом угрюмо привстали. Тот, что был пониже, цыкнул зубом, сплюнул на пол и сказал, обращаясь к Ржевскому:

— Ваше благородие, мы люди простые, штатские. И защитников отечества своего мы уважаем. Но нам обидно видеть, как ваш сослуживец портит нам тут именины своим, простите, пердежом.

— Унесите его отсюдова подобру-поздорову, пока я ему кишки не выпустил, — прохрипел второй мужик, что выглядел повыше и покрепче первого. И показал из-под полы поручику длинный нож.

— Ну зачем ты так, Вася, — с укоризной сказал ему его вежливый приятель, но было поздно.

Поручик Ржевский вскочил, гневно зашевелив усами.

— Молчать! Вы, пьяный сброд! — заорал он. — У человека констипасьон, а вы скандалить вздумали?! Мерзавцы!! Да я... да я вас... Фомич, где ты, сукин сын?

— Я здесь, ваше благородие, — подскочил к нему трактирщик с подносом, на котором дребезжали два стакана и катался мокрый огурец. — Ваш заказ.

Ржевский взял в левую руку стакан с вином, в правую стакан с водкой.

— Ну, мерзавцы, сейчас я вам покажу, — сказал он мужикам. — За Его Величество Александра Павловича! — Он залпом осушил водку. — За Ее Величество Елизавету Алексеевну! — Он залпом выпил вино и громко захрустел огурцом. — Сейчас, мерзавцы, вы у меня получите.

— Да, барин, мы чего... мы так... — забормотал мужик, что пониже.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал Ржевский, доедая огурец.

Потом бросил огрызок трактирщику на поднос и выхватил из ножен саблю.

— Пор-р-рублю!! — заорал он не своим голосом.

— Я же говорил тебе, Вася, «зажми ноздри», — простонал низенький мужичок, подталкивая своего приятеля к выходу. — А ты все «кишки», «кишки»...

Но Ржевский, резво перепрыгнув через несколько столов, отрезал им все пути к отступлению.

В трактире повисла тревожная тишина. Все, кто еще был в состоянии держать голову, во все глаза уставились на разгоряченного гусара, лихо размахивающего сверкающей саблей.

Два несчастных мужика застыли в пяти шагах от Ржевского, не зная, куда бежать. Их разделяло два стола. Первый стол был пуст, за вторым безмятежно дрых пьяный поп. Перед его носом стояла пустая бутыль.

— Смотрите, сучьи дети!

Ржевский рубанул саблей, и от бутылки в один миг слетело горлышко, причем сама она даже не покачнулась.

Мужики попятились.

— Ма-ма ро-одная! — заголосил вдруг низенький, и в штанах у него затрещало. — Убивают!

Ржевский хватил саблей по пустому столу. Стол переломился пополам.

— Ага-ха-ха-ха! — торжествовал поручик, приближаясь к мужикам. — Видали, мерзавцы!

— Отче наш, — забормотал мужик, который еще недавно грозился ножом, а теперь совсем сник. — Ежи си на небеси...

— Иже еси на небесех, дурак! — сквозь дрему поправил поп, сползая со стула. — Язычники-и-и...

— Помилуй мя, грешного.

— Да святится имя твое, — подхватил низенький, пятясь от наступающего Ржевского.

— Куда же вы, засранцы? — подзадоривал их поручик. — Как оскорбить гусара — нате вам, пожалуйста, а как ответ держать сразу к Господу Богу под подол?

Мужики, спотыкаясь, бросились к раскрытому окну. Но тут из-под стола вылез пробудившийся от шума Лейкин. Он едва держался на ногах, и ничего ровным счетом не соображал. Его туманый взор остановился на Ржевском, но Лейкин его не узнал. Зато он хорошо видел простых русских мужиков, которых гнал на него поручик.

— Француз?! — воскликнул ротмистр, целясь в Ржевского из сапога. — Русских з-забижать?! Не п-позволю! Я тебе покажу парлэ ву франсэ. Пуф! Пуф! — шлепнул губами Лейкин, потом с досадой посмотрел на сапог. — Не стреляет... А ладно, и так сойдет. По ко-о-ням! В ата-а-ку!

Пробежав мимо оторопевших мужиков, Лейкин замахнулся на Ржевского сапогом. Трактирщик зажмурился.

Поручик проткнул сапог саблей и заключил ротмистра в объятия.

— Победа, Семен Петрович! Француз бежал.

— Бежал? — с сомнением повторил Лейкин, вглядываясь в расплывающиеся у него перед глазами черты. — А вы кто такой?

— Поручик Ржевский.

— Парлэ ву франсэ?

— Уи.

— Этву марье?

— Жё сюи сэлибатэр.

— Авэ ву дэ занфан?

— Уи.

— Бьен. Комбьен?

— А черт их знает.

— Бон идэ! Парлэ ву рюс?

— А как же.

— Вы — Ржевский, — заключил Лейкин. — Я вас узнал. — Он с удивлением взглянул на то, что продолжал крепко сжимать в руке. — Зачем вы зарезали мой сапог?

— Это не ваш сапог, а трактирщика.

Ротмистр брезгливо запустил сапогом в Луку Фомича.

— Свинья. Сапогами офицеров кормишь?! — Лейкин повис на Ржевском. — Пойдемте отсюда, поручик. В подобных местах меня всегда тошнит.

Он сделал попытку взобраться на подоконник, но Ржевский его не пустил.

— Куда вы без парашюта, господин ротмистр? Расшибетесь.

— Нельзя, значит, нельзя, — флегматично рассудил Лейкин.