Сергей Ульев

Глава 11

Светопреставление

— Ржевский, откройте! Стучат.

— Подождут.

— Акакий!

— Может, мне его позвать? Акакий, третьим будешь?

— Акакий! Акакий!!

— Не кричите, Акакий не поможет.

— Поможет.

— Елизавета Алексеевна, неужто вам одного меня мало?

— Много. Уберите с меня ваше колено.

— А ты царапаться будешь? Будешь, говорю, царапаться, стерва? Лизка, черт тебя возьми! Ногти поломаешь!

— Я тебе не Лизка.

— Пардон, забыл, что ты строишь из себя мужчину.

— Я все равно не дамся!

— Сами возьмем. Нечего было голыми коленками дразниться.

— А кто дразнился?

— Не я же. Ноги, между прочим, у тебя так себе.

— Ноги ему мои не нравятся!

— Конечно. Будто две оглобли.

— Думаете, ваши лучше?

— Ты не пихайся, не пихайся. Ноги — это не главное.

— А что главное?

— Сейчас узнаешь.

— Ржевский, вы поплатитесь. Ржевский, в последний раз... Пустите! Бабушка!

— Почему не мама?

— Мне Екатерина Великая была роднее матери. Ой, мамочка!

— Давно собирался спросить, Лиза, что у тебя с голосом?

— Говорю же вам, что я мужчина! Мужчина! Мужчина!!

— Это я уже слышал.

— Проверьте: у меня на голове парик.

— Ну и что? Сейчас такая мода.

— Возьмите меня за грудь.

— Давно бы так! — Ржевский пошарил рукой по груди императора. — Ай! Что это грудь у тебя блуждает и колется?

— Это подушечка для иголок.

— Зачем же ты ее себе вместе с иголками засунула?

— Это все Акакий, подлец, подстроил. Вы что не поняли? Я мужчина! У меня груди нет.

— Как нет? А это что?

— Но она же плоская.

— Детей надо было самой кормить, а не раскидывать по монастырским приютам.

— Ржевский, вы идиот, болван, скотина! — из последних сил заорал царь. — Дайте вашу руку... сейчас вы убедитесь. Вот здесь... чувствуете? Что это, по-вашему? Ну? Ну?

— Гермафродит! — возопил Ржевский, соскочив с постели как ошпаренный.

У императора не нашлось слов, чтобы что-либо возразить. Он чувствовал себя, как пьяная загнанная лошадь.

— Тьфу, какая гадость! — возмущался поручик, застегивая штаны. — Какая, право, гадость... Тьфу!! Кто бы мог подумать, что супруга государя нашего — и вдруг с яйцами. Три тысячи чертей!

Его чуть было не стошнило.

— Зажгите свет, — еле слышно произнес Александр. — Я не супруга государя, я сам государь.

— Да полно вздор молоть!

— Свет! — рявкнул царь.

Ржевский пожал плечами. Но потом все-таки зажег ночник. Тусклый свет озарил сгорбленную фигуру в женском платье, понуро сидевшую на краю постели. Это измученное круглое лицо с большим лбом, залысинами, тонкими бровями и прямым носом живо напомнило поручику портрет, что висел в Георгиевском зале. Этот человек был до смерти похож на императора Александра. И это удивительное сходство могло быть объяснено только тем, что поручик Ржевский видел перед собой оригинал.

— Не могу поверить! — воскликнул он.

— Откройте, пожалуйста, двери, — тупо произнес царь.

— Что?

— Двери откройте! — заорал Александр, тяжело вставая с постели. — Не слышите, что стучат?

Поручик открыл двери, и Акакий Филиппыч, который как раз перед тем разбежался, чтобы вышибить их плечом, влетел в комнату и грохнулся к ногам императора. Тот с наслаждением пнул его ногой в бок.

— Вот и вы наконец!

— Опаздал? Ваш-ваш-ваш... — пролепетал Акакий Филиппыч.

— Успели. Вы ведь, конечно, все слышали?

— Нет, ни единого словечка.

— Врете?

— Я на службе, государь.

— Значит, слышали.

— Да.

Лицо царя побагровело, сложившись в страшную гримасу.

— В двух шагах от вас императора чуть не изнасиловали! — закричал он. — А вы и ухом не вели, чтоб вас на том свете на куличи пустили!

— Нет, я п-подслушивал, я боялся пропустить хотя бы слово.

— Молчать! Мемуары вздумали писать? — Царь вытер мокрый от пота лоб. — Ржевский, у меня нет сил, дайте этому супостату прикурить.

— Но у меня нет при себе курительной трубки, государь.

— Я не о том. Врежьте ему как следует!

Экзекуция Акакия Филиппыча продолжалась добрых пять минут. Он визжал, оправдывался, защищал руками щеки, но был избит, повержен и уложен Ржевским поперек постели совершенно без чувств.

— Вы не представляете, поручик, — устало произнес Александр, — с каким dermom приходится иметь дело. Двор переполнен идиотами и интриганами, что, впрочем, почти одно и то же.

Ржевский внимал царю, не смея шелохнуться. После пережитого конфуза он был готов добровольно влезть в кандалы и пешком отправиться в Сибирь. Но император говорил с ним так, как-будто между ними ничего особенного не произошло. Не даром вся Европа считала российского самодержца отменным дипломатом.