Сергей Ульев

Глава 18

Ходоки

Поскольку корнет был сильно пьян, поиски дома графини заняли у него изрядное количество времени. Он весь продрог, уши его хрустели, как жаренный картофель, нос превратился в сосульку, усы покрылись ледяной коркой.

— Бонсуар, з-з-з...грррафиня... — стуча зубами, произнес он, приблизившись к постели. — Не п-пугайтесь, я не г-грабитель, я — к-корнет.

Старуха молчала. В свете лампады на ее лице лежала причудливая тень, и корнету казалось, что графиня глядит на него вполне заинтересованно и даже приоткрыв рот.

Ободренный ее вниманием, Васильков жалостливым голосом продолжал:

— Мне всю жизнь не везло в карты, графиня. У меня, стыдно признаться, нет денег, чтобы водить барышень в оперу. Научите меня играть в штосс. Если угодно, я готов на вас жениться. Хоть сейчас под венец пойду! И вовсе не из-за денег, а лишь из уважения к вашим сединам.

Со своего места, лежа на полу, поручик Ржевский видел, как корнет нерешительно мнется с ноги на ногу.

И тут Васильков грохнулся на колени.

— Я люблю вас, графиня! Сжальтесь же над несчастным. Я стану украшением вашей старости. Назначьте мне верные карты. Ну хоть только три.

«Три тысячи чертей тебе в задницу! — ухмыльнулся поручик. — Рано тебе еще жениться, молокосос».

По тупым ударам, раздававшимся сверху и сотрясавшим кровать, Ржевский понял, что корнет принялся биться головой о ложе.

— Ну, графи-и-ня, ну, пожа-а-луйста, — ныл Васильков.

Потом его как будто осенило, и он бойко заговорил:

— Хотите, графиня, я докажу вам, что могу быть достойным супругом? Я на все готов! Я верну вам вашу молодость. Я волью свежее вино в ваши старые меха. Вот только сапоги сейчас сниму и волью...

Разувшись, корнет уже готовился прилечь возле графини, как вдруг услышал, что кто-то идет по коридору.

В панике подхватив с пола сапоги, Васильков бросился к шкафу и затесался между платьев.

Спустя две секунды в спальню осторожно, стараясь не греметь шпорами, вошел... Денис Давыдов.

— Добгый вечег, ггафиня, — сказал он, остановившись на почтительном расстоянии от постели. — Я только на минутку. Мне стало известно, что вы отменно иггаете в штосс. Поведайте мне вашу тайну, окажите милость. На выгученные деньги я накуплю пистолетов для своего полка. И ни копейки не пгопью. Вот вам кгест! — Он перекрестился.

Старуха не издавала ни звука, и Давыдов достал пистолет.

— Вот, извольте видеть, какие штуковины я закуплю на кагточные деньги. Мне самому ничего не нужно. Все отдам на благо кавалегии. Если что и пгопью, так только на чегвонец. Не сомневайтесь, ггафиня. А? что?.. вы что-то сказали?

Старуха по-прежнему не издавала ни звука, ни шороха, ни вздоха.

Давыдов, будучи в душе поэтом, решил добавить в свой монолог немного лирики.

— Знаете ли, ггафиня, у вас такое добгое лицо, — сказал он, избегая смотреть на старуху, — оно напоминает мне божественный облик девушки, в котогую я был влюблен сто лет тому назад. Ужель то были вы?

Пересилив себя, он взглянул на графиню. Лицо старухи не было ни добрым, ни злым. И если она и была похожа на божество, то скорее всего на фурию.

Давыдов почесал дулом пистолета бровь.

— Полно пгитвогяться Спящей кгасавицей, ггафиня, Не пытайтесь меня убедить, что можно спать с откгытыми глазами... Говогю же вам, у нас в полку недокомплект по части огужия. Неужто вы чужды до патгиотических чувств?

Молчание старухи донимало Давыдова все больше. Его палец нервно подрагивал на спусковом крючке, а дуло недвусмысленно поглядывало в сторону распростертой на постели старухи.

— Ггафиня, я отказываюсь вас понимать! — возмутился Давыдов. — Почему вы столь глухи к нуждам нашей агмии? Вы хотите, чтобы гусские гусагы остались без пистолетов? Стыдитесь, ггафиня, ваша молодость пгишлась на цагствование Екатегины Великой. На вашей памяти Гумянцев бивал тугок, а Сувогов пегешел чегез Альпы. Или боевая слава Отечества для вас — пустой звук?

Ответом ему было все то же молчание.

— Чегт возьми! — воскликнул Давыдов. — Тепегь я понимаю, какому дьяволу вы пгодали свою душу. Это был фганцузский дьявол. Это был Наполеон Бонапагт!

Ржевский под кроватью едва удерживался от смеха. Сидевший в шкафу корнет, напротив, весь обратился во слух, надеясь, что графиня таки расколется.

Между тем Давыдов совсем разошелся.

— Вы — фганцузская шпионка, ггафиня, — говорил он, целясь из пистолета старухе прямо в лоб. — Я гаскусил вас. Даю вам последний шанс искупить свои ггехи пегед Отечеством. Откгойте мне вашу тайну. Считаю до тгех.

Но старуха и ухом не вела.

— Газ! — грозно произнес Давыдов. — Два!.. В последний газ, ггафиня, пгедлагаю вам покаяться. Молчите? Ну что ж. Два с четвегтью!.. Подумайте, вы еще не так плохо выглядите. Быть может, и до лета бы дотянули, а ведь я вас сейчас хлопну, ей-богу, для такого случая пули не пожалею. Опять молчите? Пеняйте на себя! Два с половиной... О домашних бы своих подумали. Каково им будет хогонить вас в такую стужу? На улице могоз под согок ггадусов. Заболеют все к чегтовой матеги!

Ржевский закрыл ладонью рот, давясь от смеха. Корнет Васильков затаил дыхание.

— Ггафиня, я не шучу, — сказал Давыдов, страшно побледнев от решимости покончить с преступной старухой раз и навсегда. — Ну что ж... молись, фганцузская шпионка!

И тут за дверью раздались шаги.

Давыдов быстро спрятался за штору.

Дверь открылась, и в покои графини вошел... граф Долбухин.

Еще находясь в коридоре, он слышал доносившуюся из спальни человеческую речь, теперь же, увидев, что в комнате никого, кроме графини, нет, — рассудил, что это было всего лишь извечное бормотание старухи. Ее привычка разговаривать с самой собой ни для кого не составляла секрета.

Бросив мимолетный взгляд на графиню, Долбухин убедился по ее раскрытым глазам, что она не спит. Этого ему было достаточно.

— Дорогая grand’maman, простите, что потревожил ваш покой, — ласково сказал он. — Но я надеялся, что вы не спите.

Он сел в кресло у окна и, по аристократической привычке избегая смотреть на старую даму в ночных одеждах, заговорил спокойным и вкрадчивым голосом:

— Сегодня со мной случилась пренеприятнейшая история. Я был в компании и много выпил.

Монотонный голос графа действовал на Ржевского усыпляюще. Веки поручика сами собой сомкнулись, и он задремал.

— Мы, кроме того что пили, еще играли в карты, — продолжал свой рассказ Долбухин. — И я невольно сболтнул лишнее, а именно, что вам известна тайна влияния планет на карты. Все, кто это слышал, закоренелые понтёры, игроки отчаянные и жадные. Таким образом, за вашу жизнь, драгоценная моя grand’maman, я теперь не дам и полкопейки. Вот так. Вы уж простите меня за откровенность. Я вас не пугаю — упаси бог! — но как внук считаю своим долгом предупредить.

Долбухин сделал паузу, ожидая, что на это ответит графиня.

— Угум-м, — промычал во сне Ржевский.

— Я вижу, вы взволнованы, — сказал граф. — И правильно... Вас будут пытать. Уж поверьте мне, эти люди ни перед чем не остановятся. Они заставят вас вспомнить, как звали покойную жену Тутанхомона — не то, что, какие-то там три карты. — Долбухин постепенно все больше распалялся. — Не ровен час, на мороз вынесут и слепят из вас снежную бабу. Или приставят пистолет к виску: «Говори, бабка, где деньги!» — Граф вдруг забрюзжал слюной, замахал руками. — То есть не деньги, а «карты, карты где?» Тьфу, дьявол, запутался!.. Они не то скажут, они скажут: «Отвечай, шельма старая, какие ты знаешь сочетания карт и планет? Отвечай, а не то весь дух из тебя вышибем!»

С трудом взяв себя в руки, граф тщательно вытер губы платком. И продолжал уже спокойнее:

— И не дай вам бог, grand’maman, назвать этим господам не те комбинации. Не дай бог! Они вас убьют, и будут правы. Но даже если вы им все честно расскажете, они вас все равно убьют, чтобы не оставлять свидетелей. Вот так. Вы спросите меня, а что же вам тогда, старой дур... э-э... бедняжке, делать?

— Уи-фф, — подал голос дремлющий под кроватью Ржевский.

— А я вам отвечу. Вы должны открыть эту тайну мне. И когда к вам заявятся эти понтёры, валите все на меня. Дескать, о вашей тайне уже внучек все выведал. Они на вас... то есть не на вас, а... они, в общем, плюнут и уйдут. И меня станут бить, а у меня уже деньги на лечение есть! Мё компрёнэ ву?

— Уи, — всхрапнул поручик.

— Превосходно! В таком случае назовите мне счастливые комбинации. И покончим с этим.

Граф Долбухин впервые за последнее время взглянул на старуху, и вдруг почувствовал что-то неладное. Выражение, застывшее на лице старой графини, было какое-то странное: бессмысленное и вместе с тем нелепое до жути.

Долбухин два раза громко кашлянул. Старуха не шевельнулась.

И тут его прошиб холодный пот, и кожа на спине вмиг сделалась гусиной.

— Ау, grand’maman, — позвал он, не вставая с кресла. — Аделаида Петровна, вы меня слышите? Ау, аушки!

Старуха молчала.

Подойдя к кровати, граф для верности пощелкал перед ее носом костяшками пальцев.

— Куть-куть-куть...

Старуха смотрела перед собой не мигая.

— Го-то-ва, — по слогам прошептал Долбухин. — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...

Он закрыл ей глаза. Ему вдруг стало душно. Он кинулся к окну. Отдернул штору.

— Пгимите мои искгенние соболезнования, ггаф, — сказал Денис Давыдов, пристукнув каблуками.

Вскрикнув от неожиданности, Долбухин шарахнулся от него к шкафу.

Дверцы шкафа распахнулись.

— И я тоже, граф... мои сочувствия, — склонил голову корнет Васильков, вылезая оттуда с дамской шляпкой на голове, в соболиной шубе и с сапогами в руках.

— Что? что?... Что это значит? — попятился от него Долбухин.

Наткнувшись на постель, он сел графине на ногу.

И тут под ним кто-то громко чихнул.

С воплем подскочив, граф в ужасе уставился на покойницу.

— Ну и пылища... — проворчал поручик Ржевский, выбираясь из-под кровати.

— Господа, что сие означает? — воскликнул граф Долбухин.

Господа офицеры молча пялились на него и друг на друга.

— Я полагаю, что нам следует объясниться, — настаивал граф. — В чем дело, корнет?

Под его строгим взглядом корнет Васильков покраснел, как девица, которую застали в неглиже.

— Простите, граф, я, право же... я здесь случайно... адрес перепутал... Думал, здесь гостиница, а вышло совсем наоборот.

— Но почему вы сидели в шкафу и к тому же разутый?

— Так я принял шкаф за нумер, и, собираясь лечь спать, снял сапоги. Я всегда без сапог сплю.

— Ну что ж, корнет, складно врете, — покачал головой Долбухин и обратился к Давыдову. — А вы, Денис Васильевич, что скажете?

Гусар вскинул голову.

— Вы знаете о моей впечатлительной натуге, ггаф! Я поэт, и не стыжусь этого. Я хотел написать поэму о вашей бабушке. И движимый более своими чувствами, нежели гассудком, я...

— ...решили заявиться к ней среди ночи, — язвительно закончил за него Долбухин.

— Свидание, как в романе, — усмехнулся Ржевский.

Граф тотчас повернулся к нему.

— А вы, поручик... у вас что за причина?

— Любовное рандеву.

— С моей бабкой?!

— Вы рехнулись, любезный! Хоть я и охоч до дам, но не до такой же степени. — Ржевский брезгливо покосился на покойницу. — У меня была интрижка с ее воспитанницей.

— Но у графини никогда не было никаких воспитанниц!

— Да? Ну, стало быть, со служанкой. Какая разница? В темноте не разберешь.

— Хорошо, допустим. Но как же вы тогда очутились в спальне графини?

— Вы хоть и внук, граф, но все же не мальчик! Могли бы и сами догадаться. Мы играли со служанкой в жмурки. Я стал ее искать, заблудился среди комнат, забрел сюда, залез под кровать и уснул.

— Вгешь, Гжевский, — засмеялся Давыдов. — Чтоб ты заснул на любовном свидании? Ни за что не повегю!

— Иногда и от женщин не мешало б отдохнуть.

— Хватит врать, господа, — устало заявил Долбухин. — Мы все прекрасно понимаем, о чем идет речь. Но... графиня мертва, и свою тайну она унесла с собой.

— Не надо было грозить ей пистолетом! — вдруг крикнул Васильков, подскочив к Давыдову. — Это вы всё испортили, Денис Василич!

— Я?! Помилуйте, бгатец, — возмутился тот. — Пистолет был незагяжен.

— Но она об этом не знала!

— Может, и не знала. Но она ведь не стала пгосить, чтоб я его убгал.

— Конечно! Она же язык со страху проглотила.

— Язык она проглотила, когда вы, любезный корнет, предложили ей выйти за себя замуж, — вступился за приятеля Ржевский. — Забыли, как хотели с ней переспать?

— Ложь! — взвизгнул Васильков. — Я ее и пальцем не тронул. Только сапоги снять успел.

— Вы, что же, сапогами ее били? — возмутился Долбухин. — Отвечайте, корнет! Да как вы посмели?!

— Вы бы, уж, лучше помолчали, граф! — в истерике заорал Васильков. — Это вы ее запугали. При вас она умерла!

— Но я, кажется, ей ни сапогами, ни пистолетом не грозил, — развел руками Долбухин.

— Вы запугали ее до смерти. Представили нас всех как последних негодяев. «Снежную бабу из вас сделают», — передразнил Васильков. — «Говори, бабка, где деньги!»

— Так это же была шутка.

— Ничего себе шуточки! Граф, вы убийца! Взгляните на эту несчастную старуху. Она бы еще жила до ста лет. За что вы ее убили?

Тут все посмотрели на покойницу, и в комнате повисла жуткая тишина.

За дверью стали слышны приближающиеся шаги.

— Держу пари — майор Котлярский, — тихо произнес поручик.

— Ставка? — уточнил Давыдов.

— Пять бутылок шампанского и три водки. Пошло?

— Идет. Газбейте гуки, когнет.

Васильков в сердцах ударил по рукам спорщиков и явно перестарался. Ржевский хотел было в ответ вмазать ему кулаком по носу, но Давыдов удержал.

— Т-с-с, господа, — прошипел граф.

В дверь робко постучали.

— Да, да? — откликнулся Долбухин, подражая голосу графини.

В проеме показалась красная физиономия... майора Котлярского!

— Майор, вы опоздали! — сказал граф.

— А что, дорогие мои? — побормотал тот, совершенно растерявшись. — Я, кажется, не к стати?

— Не знаю, как другие, а я очень рад вас видеть, — сказал Ржевский, подмигнув Давыдову.

— Входите, раз уж пришли, Афанасий Сергеич, — проворчал Давыдов. — Шапку только снимите.

— А чего?

— Графиня... скончалась, — шмыгнул носом корнет.

Котлярский испуганно перекрестился.

— Между прочим, старушка любила выпить, — сказал Долбухин, чтобы разрядить неловкое молчание.

Он взял с этажерки графин с вином, и, раздав каждому по рюмке, наполнил их до краев.

Все продолжали молчать, уставившись на свои рюмки.

— Поручик, может, вы скажете? — предложил граф.

— Господа офицеры, — сказал Ржевский. — Взбодритесь! Графиня должна быть счастлива, что у ее одра собралось столько отпет... отменных мужчин. Она сейчас смотрит на нас с небес и радуется.

— Черта с два! — всхлипнул Васильков. — Вы бы на ее месте радовались?

— Вы зелены, корнет! Я старше вас и знаю женщин.

— А вы уверены, поручик, что душа ее сейчас на небесах? — задумчиво обронил Долбухин.

— Ну, ежели она попала в ад, тем только лучше. Значит, рано или поздно я непременно узнаю ее тайну.

— Это почему же? — встрепенулся Васильков.